Читательное

суббота, 19 июня 2010

10:11

IaRna

Поживем - увидим, доживем - узнаем, выживем - учтем.

Если длинно и по порядку, то: не так давно, после смерти Вячеслава Галкина, посмотрела сериал "Диверсант". Заинтересовавшись надписью в титрах, нашла и вот только что закончила читать роман Анатолия Азольского, по которой тот сериал и снят.
Чувства свои описывать не возьмусь. Восхищение? Шок? Прострация? Не то, не то, не то... Произведение легло в душу, как рука в сшитую по точной мерке перчатку. Но. В реале я знаю только одного человека, который в состоянии понять эмоции, владевшие мной во время чтения этой вещи и после того, как была прочитана заключительная точка. Хотя, может быть, двоих. Гришин, возможно, это понравится тебе.
Фильм... Не лучше, ни хуже... Он даже не иллюстрация, хотя снят довольно близко к тексту, даже очень близко. . Он просто примитивен рядом с этим романом. Из этого не следует, что его не надо смотреть. Хотя я уже, наверное, уже не смогу. Просто роман и фильм - о разном. Кино - событийно, а другим, по сути, никакой видеоряд и быть не может, и в событиности этой потеряно абсолютно всё, что составляет смысл и суть повести - перекличка, которую затеяли автор и рассказчик удивительной истории о превращении незрелого мальчишки в хладнокровного истребителя человеческих жизней.

совсем небольшой отрывок, можно не читать, вряд ли понравится.....А в моей смене работал разухабистый бездельник, любитель выпить, за что я не раз взыскивал с него, бабник, пускавший слюни при виде каждой юбки и творец басен о своих победах на юбочном фронте. Он все время что-то пописывал в общей тетради (48 листов) и удовлетворенно потирал руки в восторге от некоторых фраз. Наконец обратился за помощью. Я, сказал, хочу стать писателем, для чего надо поступить в Литературный институт, предварительно либо опубликовав что-нибудь, либо предъявив рукопись. Опубликованного у него ничего нет, но три рассказа написаны, так не может ли супруга, то есть жена моя, критически оценить их и отнести в приемную комиссию института? Сам он не решается, ему боязно даже появляться во дворе святого учебного заведения.

Рассказы я прочитал — и был поражен. Слюнявый бабник, эротоман, любой глагол относивший к акту соития, — этот развратник писал о возвышенной любви раненого сапера к медсестре, меня мутило от слащавости и дурости, встречались ошибки, позволительные школьнику, на войне не побывавшему, но этот-то — все четыре года отгрохал, от рядового поднялся до старшего лейтенанта, иногда память его восстанавливала сцены фронтовой жизни, от которых у меня дрожь проходила по телу. И этот воин раскисает на бумаге, про какую-то вечную любовь сочиняет рассказики…
Читая его творения (показывать их жене духу не хватало), я укорачивал свои стремления стать писателем, но для проверки, что ли, умения прикладывать грамотно фразу к фразе описал рассказанный бабником случай, стараясь приноровиться к нему, стать как бы им самим, перенестись в 1943 год. Позевывая, кстати, припоминал этот случай бабник, а ведь человек пережил трагедию. Рота его взяла двадцать с чем-то пленных, обосновалась в селе, укрепилась, окопалась, как вдруг приказ: село оставить. Он потребовал уточнения: а что делать с пленными? Ему ответил штаб полка: село оставить немедленно, приняв меры к тому, чтобы взятые вами пленные не влились в состав наступающего немецкого батальона. То есть убить, всех расстрелять. Вот тут-то и забегал бабник, потому что убить одного безоружного — это не представляет никакого затруднения, но двадцать… Строем выстраивать и косить из пулемета Дегтярева? Завалить сарай с пленными соломой и поджечь? Бабник собрал сход, на котором поставил вопрос: селяне и солдаты, что будем делать с немцами?..

Так и не рассказал бабник, как протекал этот митинг и как выполнил он приказ командира полка. Зато я представил себе, как пленных расстреливали с разрешения самой высшей инстанции, народного собрания то есть, перепечатал на машинке и понес свой шедевр в журнал «Знамя», вожделенно глянув на здание Литературного института, куда уже подал заявление (втайне от жены). Пришел через три недели. Рассказ мой был прочитан, письменного отзыва на руки мне не дали, но в коридоре некий грамотей потрепал меня дружески по плечу и негромко посоветовал:
— Дружок, я тебя умоляю: не пиши больше. Ни о войне, ни о мире.

Так на меня дурно подействовал этот совет, что и многие страницы сего романа как бы исполняют завет знатока войны и мира, потому что все я чего-то недоговариваю, что-то комкаю, и, к примеру, случай, описанный в главе, где я искал и нашел в членомогильнике ампутированную руку, имел вовсе иное продолжение, да и начало я скомкал из непонятных мне соображений.

@темы: размышлизмы, книжное, киношное